Она всегда была в работе – пекла, варила… Было много людей. Общее молитвенное правило читали на первом этаже. По 10–12 человек приходило вечером – те, кто жили в домах по соседству. Правило кончалось – все расходились. После правила матушка ложилась спать. А часа в четыре поднималась и шла наверх – к себе в келью. И оставалась там до восьми-девяти часов. А чтобы она днем молилась или Псалтирь читала – никогда не видела. Правило небольшое ей дали – т. к. по 40–50 человек всегда было в доме, каждый день матушка четырехведровую кастрюлю борща варила. Никто не знал ее делания – как она молилась, какие подвиги несла.

Духовным отцом ее был вначале архимандрит Серафим (Романцов), а когда отец Серафим скончался, тогда взял ее в духовные чада отец Виталий ((Сидоренко), схиархимандрит († 1992), – примеч. ред.). Многие говорили о себе: «духовное чадо», «духовное чадо». Тысячи людей приходили к отцу Виталию, и он давал им советы. А матушке говорил: «Не то духовное чадо, кто меня нашел, а то, кого я нашел. Я тебя сам нашел. Ты меня нашла, и я тебя нашел».

...Как-то жил у нас архиерей. Сидит он со своими прислужниками в трапезной, а матушка берет кастрюлю с остатками каши и начинает при них пальцем вылизывать. Прислужники ей говорят: «Матушка, что Вы делаете? Владыка же!» Она: «Ну, а что такое я делаю?» Потом ее спрашивают: «Мать, что они тебе там говорили?» – «Да ругали меня… А что я делала? Кастрюлю пальчиком вылизывала – каша там была или что...» Любила немного поюродствовать. Такая была у нас матушка.

 Матушка родом с Черниговской области, Бахмачский район, село Мечанки. И диакон (супруг старицы архидиакон Григорий, почил на 37-й день после ее блаженной кончины, – примеч. ред.) родом с Черниговской области, из того же района, только села разные. А познакомились они в Луганске – он там служил, а она работала.

Жили они в Луганске, и было у них двое детей. Построились, дом такой большой выстроили – внизу сарай, курятник… Григорий сначала работал грейдеристом – на тракторе. Потом стал иподиаконом, а потом диаконом. Голос и дикция у него были замечательные. Служил в соборе. 

Матушка вспоминала: «Приду в храм, а там юродивый все приговаривает: „Я поеду в цветущую Грузию“». И вот собралось десять семей и отправились в Абхазию (которая тогда была частью Грузии). Приехало десять, а осталось только две семьи – все прочие вернулись назад…

Люди шли – то один батюшка направит, то другой; то отец Иоанн, то отец Игнатий... Да и просто люди слышали, что есть матушка такая, приходили и беседовали – иногда по часу-два-три…

Как-то приехал Николай с Эшеры, сидит с матушкой, разговаривает. А мы должны были пирожки печь (каждый день пекли пирожки или через день – кто их ел, не знаю…). Тесто уже переваливается через верх, кричу: «Матушка, матушка!» А она все беседует с ним – он никак не поддается, не может вылить души своей. Говорили они, говорили, потом матушка приносит бутылку, наливает ему сто грамм. Мы ропщем – тесто убегает, а матушка сидит с каким-то Николаем. А она видела, что с ним что-то происходит, а он высказать не может. Налила ему сто грамм – у него язык и развязался, и он открыл, что хочет покончить жизнь самоубийством – что-то у него случилось. Что уж она ему сказала – только он вылетел как на крыльях. И часто так бывало – приходят удрученные, а уходят окрыленные.

 Матушка почила 21 октября 2012 года. Тихо, спокойно, ночью с субботы на воскресенье. Двадцать минут первого было. Мы были при ней – я и Людмила, облачили ее. Панихиду служил отец Нектарий. Он целую неделю соборовал матушку, причащал. В пятницу причастил, в субботу хотел – но она уже не могла проглотить частичку... И в эту ночь умерла.

Я крестился в 1982 году, в 30 лет. Первое время продолжал вести мирскую жизнь и в храм-то стал ходить только через год; не знал даже, в чем исповедоваться. А спустя год, когда больше в Бога уверовал, решил ехать в горы к старцам, чтобы поучиться вере – куда же за этим еще ехать? Мне рассказывали, что на Кавказе в горах есть рабы Божии, молятся, подвизаются, а кто, что – об этом у меня никакого понятия не было. Собрался просто поехать и поискать – я был мастером спорта по туризму, по горам бегал, и абхазские горы мы и за горы не считали. Кто-то из знакомых, бывавших в Сухуми, сказал, что есть там такое место на улице Казбеги, где могут показать, куда нужно идти.

Было это в 1984 году. Приезжаю к матушке Ольге. У нее места не оказалось, и она меня отправила через дом, где жили два семинариста. А читал-то я тогда в основном аскетику – «Лествицу», авву Дорофея, у меня только такие были понятия. Спрашиваю их – а они вообще ни в зуб ногой об этом. Я и думаю: как с ними жить, если они ничего не знают, ничего не читали? А матушка мне и говорит на утро: «Я тебя отправила, и у меня всю ночь сердце о тебе болело. Иди сюда, вот тебе диванчик на входе, спи здесь». И я на этом диванчике спал.

Мы с матушкой и печки клали, и чего только ни делали… Целый день – то одно, то другое… – до вечера.

У матушки было два платья – одно для храма и другое для дома. И она говорила мне, что если еще третье платье у нее появлялось, то она чувствовала это как грех – ибо монах не должен иметь ничего лишнего. 

Вместе мы читали утренние молитвы, вечерние. Молилась матушка по-простому. Наизусть очень много молитв знала. Творила Иисусову молитву...

 У меня в то время еще не было никакого понятия о благочестии – шаляй-валяй, кто тогда нас учил? В храм я почти не ходил. Считал, например, что просфорку можно есть перед каждой едой. И вот как-то вечером спрашиваю: «Матушка, можно просфорку?» А она: «Ты что, вечером просфорку ешь?» Я-то думал, что так можно. А она: «Ну, ну, ну».

Она обычно, если говорила, то не повторяла много раз. Раз скажет – если человек воспримет, хорошо, нет – что ж. Она меня так отучила ногу на ногу класть. Раз сказала, потом стала спотыкаться о мою ногу, а потом, когда я уже освоился, начала палкой бить, и после палки отвык наконец – спаси Господи!

И вот однажды она спустилась из своей келейки, где-то час дня уже был, глаза заплаканные, говорит: «Пойдем, посмотришь, что я тебе покажу». В тот день она с утра возилась – что-то делала по дому, готовила еду, и только в час стала читать утренние молитвы. Налила воды, замочила просфору – червертушку. Пока молилась, святыня размачивалась. Читает правило, и у нее на глазах края просфоры по разрезам покрылись кровью на миллиметр – совершенно красными стали. Позвала только меня и отца Григория, показывает и говорит: «Вот – хочешь?» Я отвечаю: «Я с утра уже что-то поел». Тогда я сразу понял, для кого это было показано, без вопросов. А то у меня была привычка всегда любопытствовать: что, где, когда, как… Должен был со своим разумом согласовать, я же все-таки физик-теоретик. А тут у меня все вопросы прекратились.

Она не открывала никому, что монахиня, не хотела, чтобы соседи знали об этом. Просто – «баба Оля»… Ходила в платочке и халатике, снизу одевалась потеплее, сверху – халатик. Она и других монахинь благословляла носить подрясничек не длинный, а чуть выше косточки. Четки – чтобы никто не видел, не мотать ими…

С того дня, как я увидела матушку, меня такая благодать покрыла… Первую встречу я запомнила на всю жизнь. Это было перед тем, как лететь на Псху (горное селение в Абхазии, – примеч. ред.), перед самолетом. Мы зашли к ней... Матушка еще зрячая была. Я на нее сморю – и не могу глаз оторвать. А она смотрит на меня, и не просто на меня, а в мою душу. Я сижу, и у меня слезы льются – так действует благодать… Я знаю, что она видит всю меня – кто я, что я... Вижу это по ее глазам. Она всю мою душу перевернула, хотя мы ни о чем не говорили. Но я понимала, что она знает все мои грехи, все мое сокровенное. Я плачу, у меня и слезы, и умиление, и покаяние, мне и стыдно за себя – что я никто и ничто, живу в греховности. Когда мы выходили, матушка меня окликнула и говорит: «Возьми тетрадку и запиши все свои грехи, у тебя очень много грехов; все запиши, и надо исповедоваться». Я ответила: «Хорошо, матушка, благословите». А перед тем, как к ней идти, я слышала множество всяких предупреждений, предостережений: этого нельзя, туда не входить, сюда не садиться – все это самоволие; войдя, читать «Достойно есть»; не садиться без благословения, ничего не делать без благословения, ни к чему не прикасаться, ничего не трогать, ни о чем не спрашивать… Так что, когда я зашла, то не знала, как себя вести, растерялась – я же еще совсем недавно в Церкви… И тут – такая благодать…

…Сегодня, приехав в Сухум, можно побывать на месте упокоения подвижницы на кладбище в Михайловке, с северной стороны Преображенской церкви. В оградке две могилки – матушки и архидиакона Григория. На крестах надписи: «Монахиня Ольга (Мищенко), в схиме Виталия. 18.02.1928 – 21.10.2012», «Архидиакон Григорий (Мищенко). 27.04.1932 – 27.11.2012». Безусловно, старица и по смерти утешает и вразумляет тех, кто с верой и молитвой обращается к ней за помощью.

С

Источник: Газета «Православный Крест»*, № 20 (116) от 15 октября 2014 г.