Семь сорок в честь революции  

 Накатило седьмое ноября. Годовщина Октябрьской революции.      

- Почему не ноябрьской? - вопрошали пытливые умы мужского клуба. - Ведь «сегодня рано, послезавтра поздно» провозглашено по старому стилю. А старый стиль большевики похерили, должны были и переворот назвать ноябрьским. 

- А тебе не всё равно, когда выпить? - поддевали остряки. 

- Может, и всё равно, но когда подкладка теории, то оно как-то спокойней.  

Никакого торжественного собрания или митинга в Доме творчества не было. Но красные флаги были вывешены и на главном корпусе, и на обеденном. Ходившие в город говорили, что там была демонстрация. Мы поняли: услышали пальбу и увидели россыпи салюта на фоне моря.  

Сидеть над бумагами было безполезно. Звонил домой. Жаловался, что работа не идёт. Жена задала совершенно логичный вопрос: «А зачем поехал?» Сказала, что звонили из издательства: можно получить деньги за рецензии. Так что хоть это как-то оправдывало моё пребывание. Ведь я написал их в первые три дня, послал. Кажется, как всё это было давно. И этот Дом, и десятки раз топтанная по утрам дорога к морю, и само море. Но море не только не надоело, оно всё время тянуло. От утреннего погружения, каждый раз с невольным содроганием, до вечерней прогулки. На которую старался пойти один. Да в общем-то особо никто и не стремился гулять: холодно. 

На громкую читку совсем не хотелось. Никакого интереса к знаменитостям я не испытывал. Всегда сторонился знаменитых, а также денежных. Почему, не знаю. Со знаменитостями будешь в их обслуге, с денежными, будут думать - пристаёшь из-за денег.  

Торжественный ужин был начат раньше на час. Потому что приехали заказанные Литфондом артисты и прибыл оркестр. 

Ужины здесь и без праздников всегда был приличные, а тут на столы выставлялось такое обилие блюд, что все дивились. И приехавшее начальство, и местное были довольны. Меж столов порхали официантки в белых передничках, и гуляла их старшая. Любезно улыбалась. И к нам подошла. Не надо ли что-то ещё? Мы благодарили: спасибо, всё лучше, чем надо. 

- Наш стол, Соня, конечно, у тебя самый любимый, - сказала Наталия Григорьевна. 

- Ещё бы! 

Пели и плясали артисты изрядно, а отпев и отплясав, сели угощаться. Их сменил оркестр для танцев, который наяривал зело борзо. Танцевали в просторном вестибюле. Вдоль стен на столах сверкали напитки и пестрели закуски.  

Я вжался в простенок меж окон и смотрел. Конечно, не танцевал. Никакого танго, никакого вальса не было, только быстрые. Но не украинский гопак, не матросское «Яблочко», не лезгинку грузинскую, не молдавский жок, не белорусскую бульбу, даже не фокстрот. Ещё быстрее. Самое медленное было часто тогда звучавшее «Бэсамэ мучо». Вспомнил знакомую старуху, которая об этом танце говорила: «Бес вас замучит». Да ещё двигались под звуки «Домино». Опять же вспоминал его переделку: «Домино, домино, денег нету, а выпить охота».  Тут, в праздник годовщины Октябрьской революции ритмы были боевые, победные. Гремели с лихорадочной скоростью звуки плясок, тряслись под них.  «Летку-енку» танцевать вытаскивали всех. Я уцелел. Потом ударили «Эге-гей, хали-гали, эге-гей, самогон. Эге-гей, сами гоним, э ге-гей, сами пьём!» То есть это были знаменитые «буги-вуги». И новые ритмы услышал я и увидел, как под них двигаются. Тогда впервые познакомился с классикой еврейских танцев:  Хава нагила» и «Семь-сорок». Это было нечто. Это можно было сравнить с ритуальной пляской победителей. Музыка была так энергична, ритмична, заразительна, что только заношенные, замученные ходьбой по асфальту ботинки удержали от участия в торжестве празднования Октябрьского переворота. Хава нагила» в переводе «Давайте радоваться», танец ликования. Это мне драмодел Яша объяснил. И меня пытался в круг поставить.  Нет, я бы так не смог. Тут нужна была тренировка. Круги были: один, побольше, вращался по часовой стрелке, другой, внутренний, против часовой.  И всё время с согласным приплясом в едином ритме. 

А уж когда грянул пляс «Семь сорок», тут пошли и пары, и кадрильные кресты из четырёх человек и отчаянные одиночки. Всё содрогалось и кипело. Не одни же тут были евреи, но плясали все.  

Меня увидела Соня. Она и тут столами командовала. Весело спросила: 

- А вы что стоите-простаиваете? 

- А вы что то же самое? 

- Мне нельзя, я на работе. 

- Я так не умею. 

- Тут и уметь нечего, топчись да дёргайся.   

- Честно говоря, я уже уходить собрался. 

- Можно, я вас немного провожу? 

Мы вышли в прохладу позднего вечера. 

- Знаете, почему я напросилась проводить? Мне надо сказать, чтобы вы ничего не подумали. Что я тогда с Олей пришла. Может, подумали, что навязываюсь? 

- С чего это вдруг, что вы?  

- Спасибо. А я почему пришла: я вас в первый день как из отпуска вышла, заметила, я вам говорила, ваше сходство с ним, с парнем, с которым любовь была. В регистратуре у меня знакомые, сказали, что у вас в паспорте Кировская область, это же рядом с моей родиной, архангельской. И я, - тут она как-то смущённо засмеялась. - В общем, вы мне понравились. И я, я же дура ещё вдобавок, размечталась: вот я ему понравлюсь, он меня на Север увезёт. И чтобы в открытую, без обмана, пошла к вам с дочкой. Но сразу поняла, как вы про свою дочку сказали, что вы жену любите.  

- То есть вы архангелогородская?  Я это сразу понял: такая красота только у северянок. 

- Да ну вас, не вгоняйте в краску. 

- А как вы здесь оказались, это можно спросить? 

- А чего нельзя? Крымские у нас шабашничали. Я не из самого Архангельска, рядом. Плотничали. На танцы приходили. И вот, нашелся орёлик, окрутил. Вы поняли? Отец Оли. И увёз сюда. А здесь загулял. Пустой человек. Сразу надо было понять. Да я сорвалась больше из-за отчима, у меня папа рано умер, на зимней ловле сильно простыл, в больницу не захотел. Заработать хотел. О семье думал. А отчим, всё же отчим. Я на маму сердилась: папу быстро забыла. А потом сама лямку потянула, её оправдываю: дети же. Ещё после меня двое. Да и отчим стал на меня поглядывать. Ого, думаю. Лучше уехать от греха подальше. 

- То есть маму вы не послушались? 

- Точно! Она моего Витьку сразу просекла - пустышка. А чем взял? Он среди шабашников всё-таки покультурней был. Но как? Наскрёб хохмочек с кабачка тринадцать стульев, на это дурости хватило. Шутил, смешил. Привёз к себе сюда. Весело с ним недолго было. Скоро я сама его выгнала, от них ушла. Хотя свекровь, его мать, рыдала: Соня, спаси Витю, Соня, не уводи Олю. Внучку без ума любит. Приходит к нам. А Витька опять где-то порхает. Привезёт Оле куклу и по бабам. - Она оглянулась на окна, из которых неслись звуки энергичных песен ливерпульской четвёрки, битлов - жуков. - Надо идти. 

- А как вы в Доме творчества оказались? 

- Закончила в Ялте уже кулинарное училище, искала работу. Вот и всё. Меня тянули в рестораны, но это уж нет, спасибо и до свиданья. Пришла сюда, спросила, взяли. Вначале на кухне, потом в простых официантках, потом старшей сделали. 

- Мужички говорят комплименты? 

- О, этого выше крыши. Это ж писатели! Не подумайте на себя. Но это такие мастера! Стихи дарят. Но я, если что, могу только по-серьёзному. Только так. Конечно, мечтаю о муже. Что в этом плохого? Но чтобы по рукам пойти? Тут только начни. Тут только дай слабинку - сразу вразнос, а у меня дочь. Братика просит. О, если бы уехать на север! Лучше всего! На север! Да? Вы поддерживаете меня?  

- Ещё бы! Меня привезли в армию в Москву, так тосковал! Стою в карауле, гляжу на Полярную звезду, от неё на восток, на родину. Писал жене, сейчас вспомню: «Жена моя, милый мой друг, что я, какой больной, чтобы ехать на юг, париться в этот зной. Там звёзды низко висят: плюнь на них - зашипят. Север в нашей судьбе, там звёзд высоких не счесть. Будешь ходить по избе, как самая, что ни на есть!» Простенько, конечно, но из сердца. 

- Нет-нет. Очень! 

- И ещё. Раз одобряете. «Наш северный лотос - кувшинка. Наш виноград - рябина. Наши моря - озёра. Наша пальма - сосна. Сосна - корабельная мачта, с натянутым парусом неба, прочно в земле стоящая. как в палубе корабля». 

- Здорово! Да, это другим не понять: север! Белые ночи! Боже мой!  Северное сияние! - Она оглянулась: - Но мне уже совсем пора. Пойду! 

Она пригорюнилась, как-то вопросительно посмотрела: 

- А можно вас поцеловать? В щёчку. 

- Да я ж такой небритый. Решил бороду отращивать. 

- Ещё лучше! 

Поцеловала и засмеялась: 

- Меня первый раз поцеловали именно в белую ночь.  Тоже только в щёчку. 

Ещё раз поцеловала и убежала. И вдруг вернулась: 

- У вас есть сменные брюки? Сложите эти в пакет и соберите рубашки тоже. 

И опять, ещё с большей скоростью, унеслась. Уже без поцелуя. 

Даже и ночью музыка этого вечера билась в памяти слуха, не давая спать. Конечно, наутро было не до работы. 

Не выспался потому что.