«До начала съемок дал почитать сценарий многим представителям Церкви. Уже готовый фильм показал совершенно разным людям, среди которых, скажем, владыка Тихон Шевкунов, протоиерей Всеволод Чаплин и протодиакон Андрей Кураев. Взгляды их разнятся, но, к моей радости, в целом они восприняли картину позитивно», - рассказал Досталь в интервью «Известиям».
Там же он сообщил, что у главного героя кинокартины два прототипа.
Насельник Нило-Сорской пустыни Иван Семенович Шапошников: «Это подвижник первой половины XIX века, несший послушание в этом монастыре и работавший там на кухне. Моего героя зовут Иван, Семенов сын».
И святитель Иоанн, архиепископ Новгородский: «А посетив Великий Новогород, я узнал об Иоанне Новгородском, святом XII столетия. Однажды он молитвой поймал беса в рукомойнике... Бес взмолился: отпусти! "Отпущу, — сказал Иоанн, — если ты меня донесешь в одну ночь в Иерусалим ко Гробу Господню". Бес так и сделал, а потом стал мстить: подбрасывать святому в келию женские вещи — будто он греховодник. Братия монастырская соблазнилась, посадила Иоанна на плот и пустила по реке: дескать, плыви от нас подальше. Но плот поплыл против течения, доказав невиновность подвижника.
И вот я стал думать, кому бы предложить написать сценарий на основе этих двух жизнеописаний. Кто бы смог передать драматургически всю эту гоголевскую чертовню? Я решил, что никто, кроме Юрия Арабова, с которым я уже работал над "Завещанием Ленина"».
Досталь уточнил, что конкретное имя монаха создатели картины не называют, так как фильм не экранизация жития святителя Иоанна Новгородского: «Мы называем его "монах Иван"». По его словам, фильм уже видели представители Русской Православной Церкви и никаких серьезных замечаний у них не возникло. Досталь заявил, что ему хотелось бы, чтобы фильм посмотрела молодежь, так как «им дальше жить».
По словам режиссера, этот фильм о борьбе человека с бесами: «Говорить о серьезном надо с улыбкой, иронией. Даже в отношении такой сложной и вечной темы, как борьба с бесами, сидящими в каждом из нас. А борьба эта перманентна. "Монах и бес" существует на стыке сказки, житийной и фантастической истории. Но то, к чему я стремился, — это трагикомедия. Хотя для прокатчиков слово "трагедия", даже и в сочетании с "комедией", — что-то невероятное и недопустимое».
Обозреватель «Российской газеты» отмечает характерную особенность режиссуры Досталя: «Еще одна примета авторского почерка режиссера - интонация, присущая только ему, когда речь заходит о российской глубинке. Эта интонация сардоническая, но с явным лубочным привкусом; такая абсурдистская сатира с креном в гротеск, анекдот и клоунаду».
Сам режиссер, отвечая на вопрос «Правмира» (см. Диверсионный принцип «40 на 60» в Православии: О либеральном портале «Правмир» и его редакторе): «Если бы вам предложили стать святым ценой таких страданий, какие перенес герой вашего фильма, что бы вы ответили?», по всей видимости, не понимает, что вопрос спасения не предмет для шуточек: «Это из области фентези. Надо, наверное, с детства идти по этой дорожке, а когда уже столько лет, тут уже до святости какой-то далеко. Лишь бы в самый жуткий ад не попасть. Уж где-нибудь на маленькой сковородке, чтобы не на большой».
Возможно, Досталю и в самом деле все равно, на какой сковороде – большой или маленькой – он будет жариться в аду, но ему следовало бы учесть, что адские муки непереносимы, они настолько превосходят земные мучения, что человеческий разум даже не способен осознать всю их остроту, и в данном случае совершенно неважно, если они, как считают некоторые современные «богословы», не будут длиться вечность.
В комментарии Досталя выражено насмешливое, ерническое отношение к сакральному, которое в последние годы характерно для некоторых деятелей культуры. Этим, вероятно, объясняется небрежность создателей фильма «Монах и бес». Режиссер утверждает, что картина не является экранизацией жития святителя Иоанна Новгородского, однако в то же время он рассказал, что при создании картины ориентировался на это житие. В фильм вошло несколько житийных эпизодов: полет в Иерусалим, бесовская месть святителю и движение плота против течения реки. Авторы картины при экранизации этих событий пошли на серьезную подмену. Из жития ясно, что бес стыдился того, что отвез святителя в Иерусалим. Это было проявлением его повиновения святому: «Уходя от святителя, бес умолял его не говорить никому, как он служил ему, как был связан клятвой, как повиновался он, словно пленник». В фильме же этот полет представлен безсмысленным вояжем, в ходе которого монах занимается лечением захворавшего беса.
Если верить Досталю, в фильме показана борьба монаха с бесом. В действительности же в нем изображено странное действо, больше похожее на классическую «борьбу нанайских мальчиков». В картине нет и следов той борьбы, которая так замечательно описана в житии Антония Великого. Сценарист Арабов, похоже, не извлек из житийного материала два важных, душеспасительных урока, необходимых для успешной борьбы с нечистой силой. Борющийся должен стяжать дар различения духов и осознать безсилие бесов перед молитвой, постом и духовным подвигом. Взаимоотношения главных персонажей фильма «Монах и бес» напоминают не борьбу, а скорее безобидное выяснение отношений между близкими людьми.
Эпизод с плотом, плывущим против течения, также обезсмыслен создателями фильма. Согласно житию святителя Иоанна Новгородского, это чудо было призвано привести к покаянию людей, надругавшихся над подвижником: «Видя такое чудо, люди ужаснулись; позабыв о злобе, они разрывали свои одежды и с плачем говорили:
– Согрешили мы и неправедное дело сотворили, ибо мы, овцы, осудили невинно тебя, нашего пастыря.
Идя по берегу, они молили святителя, чтобы он простил их прегрешения и возвратился на свой престол».
В фильме чудо превращено в фокус, поражающий воображение, но вряд ли способный вызвать покаянное чувство.
В интервью «Правмиру» Досталь говорит: «Мы же не снимаем картину о святом. Я бы никогда не стал снимать просто про святого, про человека, который совершает чудеса. У нас же Иоанн Семенов не святой. Он обычный монах, борется всю жизнь, а в конце отдает Богу душу, берет на себя какие-то грехи рода человеческого, но он не святой. Его чудо в том, что он преодолел беса. Он у нас не чудотворец». Вслед за Станиславским осмелюсь воскликнуть: не верю. В фильме представлен одержимый, но отнюдь не спасающийся, борющийся с падшими духами грешник.
Перефразируя известное изречение, можно с полным основанием утверждать, что с духовной точки зрения вред от кинокартины очевиден. Фильм не только душевреден и духовно ядовит, но еще и антиисторичен, что убедительно доказано в блестящей заметке православного публициста Андрея Хвалина «Царь, "монах и бес"».
Признаюсь, я и не ожидал ничего другого от авторов ряда псевдоправославных и антиисторических фильмов.
* Всякое вхождение в роль определяется Святыми Отцами как бесовское лицедейство, запрещенное членам Христовой Церкви.
В толкованиях на правила епископа Никодима (Милаша) сказано: «24-м правилом <...> Собора <Трулльского> воспрещено священнослужителям, под угрозой низложения, посещать театры и смотреть театральные представления; а этим правилом <51-м> воспрещаются вообще христианам представления комические, цирковые и балетные; за прегрешение против этого правила клирику угрожает извержение, а мирянину отлучение». «Актеры и комедианты приравниваются в <...> правиле <45-м пр. Карфагенского Собора> к отступникам от христианской веры».
Святыми Отцами Церкви лицедейство единогласно осуждено.
«Театр – школа мира сего и князя мира сего – диавола; а он иногда преобразуется в ангела светла, чтобы прельщать удобнее недальновидных, иногда ввернет, по-видимому, и нравственную пьеску, чтобы твердили, трубили про театр, что он пренравоучительная вещь, и стоит посещать его не меньше, а то, пожалуй, и больше церкви: потому-де, что в церкви одно и то же, а в театре разнообразие и пьес, и декораций, и костюмов, и действующих лиц», – пишет св. прав. Иоанн Кронштадтский.
«<Театр> – школа безнравственности, способная заморить в душе человека последние остатки нравственности, если она в нем есть. Оттого теперь и появляются люди – спорливые, упорные, раздражительные, – что они учатся нравственности в театрах», – утверждает преп. Амвросий Оптинский.
Шестой Вселенский собор строго запрещает христианам и клирикам участие в зрелищах, как в качестве актеров, так и в качестве зрителей. В случае нарушения этого правила миряне отлучаются от Церкви, а клирики извергаются из священного сана.
Эти строгие меры касаются и зрителей!
Православные христиане, заботящиеся о своем спасении, не могут игнорировать данное учение Святых Отцов. Все, что касается театра, в полной мере относится к художественному кино и киноактерам. Ибо художественное кино есть технически усовершенствованный театр.
<-назад в раздел